Неточные совпадения
Кабанова (горячо). Хоть любовника заводи! А! И это, может
быть,
по-твоему, ничего? А! Ну, говори!
Красавина. Ну вот когда такой закон от тебя выдет, тогда мы и
будем жить
по-твоему; а до тех пор, уж ты не взыщи, все
будет по старому русскому заведению: «По Сеньке шапка, по Еремке кафтан». А то вот тебе еще другая пословица: «Видит собака молоко, да рыло коротко».
— Другой — кого ты разумеешь —
есть голь окаянная, грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно, на чердаке; он и выспится себе на войлоке где-нибудь на дворе. Что этакому сделается? Ничего. Трескает-то он картофель да селедку. Нужда мечет его из угла в угол, он и бегает день-деньской. Он, пожалуй, и переедет на новую квартиру. Вон, Лягаев, возьмет линейку под мышку да две рубашки в носовой платок и идет… «Куда, мол, ты?» — «Переезжаю», — говорит. Вот это так «другой»! А я,
по-твоему, «другой» — а?
— Ты, никак, с ума сошел: поучись-ка у бабушки жить. Самонадеян очень. Даст тебе когда-нибудь судьба за это «непременно»! Не говори этого! А прибавляй всегда: «хотелось бы», «Бог даст,
будем живы да здоровы…» А то судьба накажет за самонадеянность: никогда не выйдет
по-твоему…
— Стало
быть,
по-твоему, жизнь там и кончилась, а это все не жизнь? Ты не веришь в развитие, в прогресс?
— А Сергей Александрыч,
по-твоему, папа, как
будет?
По-твоему, например, Привалов заберется с Иваном Яковличем к арфисткам в «Магнит» и
будет совершенно счастлив?
— Хорошо, — проговорил он наконец, — ты видишь, я не вскочил, не избил тебя, не убил тебя. Говори дальше: стало
быть, я,
по-твоему, брата Дмитрия к тому и предназначал, на него и рассчитывал?
— А тебе говорят, не забывайся… Как ты там барыне,
по-твоему, ни нужен, а коли из нас двух ей придется выбирать, — не удержишься ты, голубчик! Бунтовать никому не позволяется, смотри! (Павел дрожал от бешенства.) А девке Татьяне поделом… Погоди, не то ей еще
будет!
— Так ты бы не целый графин наливала;
выпил бы я в препорцию, сколько,
по-твоему, следует, и шабаш.
— Ты что ж это! взаправду бунтовать вздумала! — крикнула она на нее, —
по-твоему, стало
быть, ежели, теперича, праздник, так и барыниных приказаний исполнять не следует! Сидите, мол, склавши ручки, сам Бог так велел! Вот я тебя… погоди!
— Дура ты, дура! — возражала она, — ведь ежели бы
по-твоему, как ты завсегда говоришь, повиноваться, так святой-то человек должен бы
был без разговоров чурбану поклониться — только и всего. А он, вишь ты, что! лучше, говорит, на куски меня изрежь, а я твоему богу не слуга!
—
Был муж, а теперь арестант… Что же,
по-твоему, я пойду за ним с арестантскою партией в ссылку… надену арестантский халат и пойду? Покорно благодарю!
— Ну, ну, ладно… Притвори-ка дверь-то. Ладно… Так вот какое дело. Приходится везти мне эту стеариновую фабрику на своем горбу… Понимаешь? Деньжонки у меня
есть… ну, наскребу тысяч с сотню. Ежели их отдать — у самого ничего не останется. Жаль… Тоже наживал… да. Я и хочу так сделать: переведу весь капитал на жену, а сам тоже
буду векселя давать, как Ечкин. Ты ведь знаешь законы, так как это самое дело,
по-твоему?
— Ах, Марья Родивоновна: бойка, да речиста, да увертлива…
Быть, видно,
по-твоему. Только умей ухаживать за стариком… по-настоящему. Нарочно горенку для тебя налажу: сиди в ней канарейкой. Вот только парень-то… ну, да это твое девичье дело. Уластила старика, егоза…
— А что же, околевать ему, мальчонке,
по-твоему?.. Что кержак, что мочеганин — для меня все единственно… Вон Илюшка Рачитель, да он кого угодно за пояс заткнет! Обстоятельный человек
будет…
— И скажу, все скажу… Зачем ты меня в скиты отправляла, матушка Таисья? Тогда у меня один
был грех, а здесь я их, может, нажила сотни… Все тут обманом живем. Это хорошо,
по-твоему? Вот и сейчас добрые люди со всех сторон на Крестовые острова собрались души спасти, а мы перед ними как представленные… Вон Капитолина с вечера на все голоса голосит, штоб меня острамить. Соблазн один…
— Помилуй, братец, помилуй! Ты меня просто сразил после этого! Да как же это он не примет? Нет, Ваня, ты просто какой-то поэт; именно, настоящий поэт! Да что ж,
по-твоему, неприлично, что ль, со мной драться? Я не хуже его. Я старик, оскорбленный отец; ты — русский литератор, и потому лицо тоже почетное, можешь
быть секундантом и… и… Я уж и не понимаю, чего ж тебе еще надобно…
— Да тебе-то какое дело, для чьей выгоды я
буду стараться, блаженный ты человек? Только бы сделать — вот что главное! Конечно, главное для сиротки, это и человеколюбие велит. Но ты, Ванюша, не осуждай меня безвозвратно, если я и об себе позабочусь. Я человек бедный, а он бедных людей не смей обижать. Он у меня мое отнимает, да еще и надул, подлец, вдобавок. Так я,
по-твоему, такому мошеннику должен в зубы смотреть? Морген-фри!
— А
по-твоему, барин, не бунт! Мне для чего хлеб-то нужен? сам, что ли, экую махину съем! в амбаре, что ли, я гноить его
буду? В казну, сударь, в казну я его ставлю! Армию, сударь, хлебом продовольствую! А ну как у меня из-за них, курицыных сынов, хлеба не
будет! Помирать, что ли, армии-то!
По-твоему это не бунт!
— Стало
быть,
по-твоему, лучшее средство — это протестовать на манер"Belle Helene"? [«Прекрасной Елены»? (франц.)]
— Хорошо. Стало
быть: перво-наперво строевой лес… сколько тут,
по-твоему, корней
будет? Тысячи три
будет?
— Но ведь это логически выходит из всех твоих заявлений! Подумай только: тебя спрашивают, имеет ли право француз любить свое отечество? а ты отвечаешь:"Нет, не имеет, потому что он приобрел привычку анализировать свои чувства, развешивать их на унцы и граны; а вот чебоксарец — тот имеет, потому что он ничего не анализирует, а просто идет в огонь и в воду!"Стало
быть,
по-твоему, для патриотизма нет лучшего помещения, как невежественный и полудикий чебоксарец, который и границ-то своего отечества не знает!
— А такие права, что мы сапожники старинные, извечные. И отцы, и деды наши исстари землю покинули, и никакого у них, кроме сапога, занятия не
было. Стало
быть, с голоду нам теперича,
по-твоему, помирать?
Так не
будет же
по-твоему, гадина пресмыкающа: со мною сила крестная, со мною святых угодников пречестное воинство!"
Уж на что
была мягка моя баба, а урезонилась,"Ин
быть, говорит, дедушко,
по-твоему" — А гостья-то знай на печке стонет.
Ах, надо же и Пафнутьева пожалеть… ничего-то ведь он не знает! Географии — не знает, истории — не знает. Как
есть оболтус. Если б он знал про Тацита — ужели бы он его к чертовой матери не услал? И Тацита, и Тразею Пета, и Ликурга, и Дракона, и Адама с
Евой, и Ноя с птицами и зверьми… всех! Покуда бы начальство за руку не остановило: стой! а кто же,
по-твоему,
будет плодиться и множиться?
Устинья Наумовна. Да, очень мне нужно на старости лет язык-то ломать
по-твоему! как сказалось, так и живет. И крестьяне
есть, и орген на шее; ты вот поди оденься, а мы с маменькой-то потолкуем об этом деле.
Аграфена Кондратьевна. Так что же, я дура,
по-твоему, что ли? Какие у тебя там гусары, бесстыжий твой нос! Тьфу ты, дьявольское наваждение! Али ты думаешь, что я не властна над тобой приказывать? Говори, бесстыжие твои глаза, с чего у тебя взгляд-то такой завистливый? Что ты, прытче матери хочешь
быть? У меня ведь недолго, я и на кухню горшки парить пошлю. Ишь ты! Ишь ты! А!.. Ах, матушки вы мои! Посконный сарафан сошью да вот на голову тебе и надену! С поросятами тебя, вместо родителей-то, посажу!
Нет, здесь, — продолжал он, как будто сам с собой, — чтоб
быть счастливым с женщиной, то
есть не
по-твоему, как сумасшедшие, а разумно, — надо много условий… надо уметь образовать из девушки женщину по обдуманному плану, по методе, если хочешь, чтоб она поняла и исполнила свое назначение.
— Я не знаю, как она родится, а знаю, что выходит совсем готовая из головы, то
есть когда обработается размышлением: тогда только она и хороша. Ну, а
по-твоему, — начал, помолчав, Петр Иваныч, — за кого же бы выдавать эти прекрасные существа?
У человека,
по-твоему, только и дела, чтоб
быть любовником, мужем, отцом… а о другом ни о чем и знать не хочешь.
— Перед мужем все обнаружится, а то, если рассуждать
по-твоему, вслух, так, пожалуй, многие и век в девках просидят.
Есть дуры, что прежде времени обнаруживают то, что следовало бы прятать да подавлять, ну, зато после слезы да слезы: не расчет!
— Какую ты дичь несешь! Это мнение привез ты прямо с азиатской границы: в Европе давно перестали верить этому. Мечты, игрушки, обман — все это годится для женщин и детей, а мужчине надо знать дело, как оно
есть.
По-твоему, это хуже, нежели обманываться?
— Ну да, ждать,
по-твоему! — ответил ей тоже с запальчивостью Сверстов. — Когда человеку, может
быть, угрожает антонов огонь, а все-таки жди, подготовляй!.. Как бы мы в операциях ждали, так, пожалуй бы, ни одна из них и не удалась.
— Ну, как там
по-твоему… И
есть у него желание, чтобы эта особа в законе
была… чтобы в метрических книгах и прочее… словом, все — чтобы как следует… А она чтобы между тем…
Правду сказать, сначала мне не по сердцу
было, что ты иной раз думаешь одно, а говоришь другое; но теперь я вижу, куда ты гнешь, и понимаю, что
по-твоему делать лучше.
— Ну вот! ну, слава Богу! вот теперь полегче стало, как помолился! — говорит Иудушка, вновь присаживаясь к столу, — ну, постой! погоди! хоть мне, как отцу, можно
было бы и не входить с тобой в объяснения, — ну, да уж пусть
будет так! Стало
быть,
по-твоему, я убил Володеньку?
— А сколько,
по-твоему, тут десятин
будет?
— Так… так… знала я, что ты это присоветуешь. Ну хорошо. Положим, что сделается
по-твоему. Как ни несносно мне
будет ненавистника моего всегда подле себя видеть, — ну, да видно пожалеть обо мне некому. Молода
была — крест несла, а старухе и подавно от креста отказываться не след. Допустим это,
будем теперь об другом говорить. Покуда мы с папенькой живы — ну и он
будет жить в Головлеве, с голоду не помрет. А потом как?
— Вот-вот-вот! ты уж и раскипятилась! А ты дело говори. Как,
по-твоему, чьи коровы
были?
— А ты думаешь, мне не жалко тебя? Ты думаешь, мне в удовольствие смотреть, как тебя
будут бить? Ведь я тоже человек! Человек я аль нет,
по-твоему?
Ведомо ли тебе, какую жизнь ведет русский поп, сей „ненужный человек“, которого,
по-твоему, может
быть напрасно призвали, чтобы приветствовать твое рождение, и призовут еще раз, также противу твоей воли, чтобы проводить тебя в могилу?
— Нет, погоди-ка! Кто родит — женщина? Кто ребёнку душу даёт — ага? Иная до двадцати раз рожает — стало
быть, имела до двадцати душ в себе. А которая родит всего двух ребят, остальные души в ней остаются и всё во плоть просятся, а с этим мужем не могут они воплотиться, она чувствует. Тут она и начинает бунтовать.
По-твоему — распутница, а по должности её — нисколько.
— Чего там — бабушка! — рассердилась старуха. — Я тебе уже двадцать пятый год — бабушка. Что же,
по-твоему, с сумой лучше идти? Нет, господин, вы ее не слушайте. Уж
будьте милостивы, если что можете сделать, то сделайте.
— Я знаю, отчего ты это говоришь, — продолжает отъезжающий. —
Быть любимым
по-твоему такое же счастье, как любить, и довольно на всю жизнь, если раз достиг его.
— Пусть, — говорила она, — пусть
по-твоему. Пускай жизнь
будет подносить ему одни неприятности, но пусть я… пусть мать поднесет ему удовольствие.
— Что же,
по-твоему, мне самому идти да кланяться им?.. Жирно
будет, — пожалуй, подавятся.
— Так не
будет же
по-твоему!
— Ты, батюшка, и позапрошлый год то же говорил, — сказал он отрывисто, — и тогда весна
была ранняя; сдавалось
по-твоему, лов
будет хорош… а наловили, помнится, немного…